Кавказ. Выпуск III. Европейские дневники ХIII–ХVIII веков - В. Аталиков

или Тамани. Сверх того, он вручил мне рекомендательное письмо к паше Еникале, которым обязывал это лицо отвечать за меня или же дать мне одного из своих людей. Я принял эти любезные предложения и решился осуществить мое намерение.

Он позвал своего черкеса, которому дал распоряжение в моем присутствии, и поручил ему оказывать мне всякие мелкие услуги, которые тот будет в состоянии сделать. Последний дал обещание и сдержал свое слово, пока я был вместе с ним, как я расскажу об этом ниже. Мы наметили день нашего отъезда на 14 декабря, то есть два дня спустя. Я поблагодарил моего хозяина за его любезности; он дал мне обещанное письмо к паше вместе с одной из своих лошадей, для того чтобы отвезти меня до Карасу, города, находящегося в двух милях. Мы направились по дороге к Каффе, где черкесский торговец должен был сделать, как он говорил, покупки товаров, годных для обмена; он посоветовал и мне сделать то же самое. Это было совершенно необходимо, особенно если бы я захотел проехать к горным черкесам, которые в большей своей части не знали никаких денег. Я сказал ему, что не хотел бы обременять себя и удовлетворился бы покупкой наиболее легких предметов или самых незначительных размеров; я не собирался ничего ни продавать, ни покупать ни в стране ногайцев, ни в Черкесии, но желал посмотреть страну и народ; я ограничился бы поднесением небольших подарков из числа тех, что я повезу, за оказанные мне услуги, которые я не в состоянии был бы оплатить деньгами: я попросил бы выбрать для меня в Каффе то, что он счел бы наиболее подходящим для этой цели. Мы направились переночевать в Карасу, довольно большой город…

В Каффе [де ла Мотрэ] дал своему спутнику-черкесу денег для покупки платков из крашеного полотна, муслина и различных безделушек, вроде ожерельев из жемчуга, лент, ножниц и даже иголок и ниток, которые, по его словам, были пригодны для намеченных целей. У меня имелись маленькие английские зрительные трубы, которые мне в Бендерах посоветовали взять как весьма приятный и полезный подарок для татарских мирз… А так как с этими безделушками я очень плохо выглядел бы в качестве бродячего купца, то я предпочел этому званию звание врача, по совету одного армянина из Каффы, который был 15 раз в Черкесии. Он сказал, что с этим званием я буду в таком же почете, как и купец, и даже еще в большей степени, тем более что я не хотел производить никакой торговли. Я купил ревень, александрийский лист и некоторые другие невинные снадобья. У меня был также бальзам из Мекки, без которого я никогда не путешествовал по Турции и который является после бани универсальным лекарством у турок. Невежество стран, которые я отправлялся смотреть, позволяло мне надеяться прослыть с тем небольшим запасом знаний по медицине, которым я обладал, за довольно искусного в этой профессии; и мои надежды не обманули меня.

Этот армянин, с которым я завел знакомство, чтобы услышать о его путешествиях в Черкесию и задать ему некоторые вопросы о дороге и относительно обычаев жителей, сообщил, что он был в той стране, когда татары потерпели поражение. Он рассказал мне об этом поражении. Я сообщу здесь то, что узнал от него и от других лиц, когда был в Черкесии, что оказалось в основном одним и тем же. Это повествование показалось мне тем более правдоподобным, что оно было рассказано различными лицами, которые не знали друг друга и жили в разных местах. Вот оно.

Надо сказать, что черкесы платили прежде ежегодную дань в размере приблизительно 6 тыс. рабов и столько же лошадей хану и нурэддин-султану, князю ногайцев, чтобы быть обеспеченными как от татарских набегов из Аккермана и Крыма, так и от ногайцев. Однако нурэддин-султан не поддерживал в достаточном порядке дела ногайцев, среди которых жило много людей других народностей, и не заботился о том, чтобы они не собирались так часто и не совершали набеги до самого центра Черкесии, грабя и отбирая все, что могли добыть. Между тем черкесы думали не только о том, чтобы предупредить эти разбои, но отказались даже от уплаты ежегодной дани, которую давали раньше, с того времени, как они почувствовали себя достаточно сильными, чтобы подкрепить свой отказ силой оружия, противопоставляя набеги набегам и будучи, по крайней мере, такими же ловкими в стрельбе из лука, как и татары, и более ловкими в обращении с холодным оружием, в изготовлении которого их ремесленники преуспевали. Что же касается огнестрельного оружия, которым владеют первые, то они научились подражать ему, если уже не превзошли то огнестрельное оружие, которое купцы привозили к ним из Константинополя, и даже научились изготовлять порох и пользоваться им по мере надобности. Хан, видя черкесов в таких намерениях, представил Порте последствия такого отказа и способы, которые он считал возможным применить для принуждения черкесов стать на такое же положение, на котором они находились раньше, и даже наложить на них более жесткие условия. Порта дала свое согласие на эти мероприятия, и великий государь (то есть султан) подарил хану 600 кошельков, наряду с шапкой, султаном и саблей, украшенной бриллиантами, как это практиковалось в то время, когда он предпринимал какие-нибудь большие походы. После этого крымский хан, собрав армию в числе более 100 тыс. всякого рода татар, о которых я упомянул выше, двинулся на Черкесию. Это выступление послужило для черкесов сигналом быть наготове и соединить их разум с силой их тела следующим образом. Татары, пройдя через границу, остановились у подножия высокой горы, раскинув в продолговатой равнине нечто вроде лагеря, наиболее опасные подступы к которому были защищены шестью орудиями, которые обычно зовутся полевыми орудиями. Хан, нурэддин и двое других султанов, сыновья хана, палатки которых были раскинуты прямо против горы, думали только о том, чтобы обогатиться, посылая туда и сюда отдельные отряды, которые захватывали добычу и все, что могли найти, доставляли в лагерь, как в главный склад. Словом, воевали лишь частично; в то время черкесы, делая вид, что испугались этой армии, разгласили повсюду, что хотят мира, и убедили в своем предполагаемом расположении к миру некоторых ногайских пленных, которых они захватили при различных обстоятельствах и употребляли для самых трудных работ вроде обработки земли, ношения тяжестей, рытья колодцев, чистки стойл и т. д., и чтобы не оставить у них никакого повода к сомнению, они освободили их от этого положения, тем более печального, что они были мало приучены к нему, и, предоставив им свободу,